Всего несколько дней отделяют нас от важной даты, забывать которую мы не имеем права – не важно, сколько минуло лет, или как меняются акценты в ее трактовке политиками и учеными. Речь идет о 22-м июня, ранним утром которого нацистская Германия 75 лет назад атаковала границы СССР. О первом из 1418 дней кровопролитной войны, известной нам под названием Великая Отечественная.
Современные историки предлагают иные термины – «Немецко-советская война» или «Восточный фронт Второй мировой». По этому поводу ведутся активные дискуссии, но, в конце концов – это всего лишь слова. На фоне массовой гибели людей, проявлений чудовищного зверства и впечатляющего гуманизма, страданий и крови, предательства и самопожертвования, – любые слова выглядят смутными отражениями смыслов. Поэтому просто вспомним эту трагическую дату и представителей поколения, жизнь которых после 22 июня 1941 года уже никогда не была прежней, сколько бы им не отмерила судьба…
Валентине Чечетовой (Гулякевич) выпало прожить долгую, и не смотря на все выпавшие испытания – в конечном итоге, счастливую жизнь. Она родилась 29 декабря 1928 года в Минске в семье кадрового военного. В 1939 году отец вышел в отставку, и семья переехала в Днепродзержинск, на родину матери. Здесь в возрасте 12 лет Валентину застала война. Ее семья не поехала в эвакуацию – отца оставили для работы в подполье.
Несмотря на свой не просто юный, – подростковый возраст, Валентина тоже, еще пионеркой, присоединилась к подпольной организации. Там же, в 1942 году ее приняли в комсомол. Юная девушка распространяла листовки, не смотря на риск, выполняла другие ответственные задания.
Казалось, это не всерьез…
Все события и детали, сохраненные памятью героической женщины о том драматическом времени, представляют большой интерес. Но учитывая специфику нынешней даты, сегодня познакомим читателей с фрагментами ее воспоминаний, посвященных начальным дням войны…
– Какие-то слухи о грядущей войне стали ходить ещё во время финской кампании. Ничего конкретного, тем более про Германию, но тревожный дух витал в воздухе. К нам приезжал муж папиной сестры, он воевал в финскую, после ранения у него на руке осталось всего два пальца, и рассказывал про «линию Маннергейма». Дети постоянно играли в войну, в пионерских лагерях вожатые организовывали военные игры – на майки нашивали номера, прятали знамя или пионерский галстук в лесу.
Когда о войне объявили по радио, некоторые решили, что это не всерьёз. Как так, кто решится напасть?! Ведь мы такие непобедимые, как пели в песнях: «…и танки наши быстры, и наши люди мужества полны»… У меня же, по правде сказать, были смешанные чувства. С одной стороны понимала, что война – это большое горе для народа, а с другой – радовалась, оттого что можно подвиг совершить. Я ведь читала много книг о войне, о разных героях, подвигах – воспитание было такое. У меня тогда еще не возникло серьезного понимания момента. Было какое-то детское романтическое отношение, вроде как школьная игра, в которую мы играли. Но когда прошли первые бомбежки и соседний дом разбомбили, а у нас волной вырвало все окна и двери, тут мы уже поняли, что это всерьёз…
Мы собирались эвакуироваться на Урал вместе с маминым вагонным заводом. Даже вещи уже были сложены, но маму задерживали на заводе – нужно было сделать окончательный расчёт. А потом папа вдруг объявил: «Мы никуда не едем»! Как потом оказалось, его вызвали в военкомат и сообщили, что ему нужно остаться для работы в подполье. Но он нам, конечно, тогда этого не сказал. Только потом я узнала, что мы с папой состояли в одной организации, только я – в другой группе…
Первый день оккупации
Он навсегда врезался в ее, по сути, еще детскую память – первыми услышанными выстрелами и взрывами, первыми увиденными смертями…
– Немцы пришли в город уже 23-го августа. Причем не с запада, откуда их ждали, а со стороны Днепропетровска. Большой паники не было, но некоторые люди стали грабить магазины. Помню, на дороге лежал мешок сахара, видно кто-то слишком нагрузился и по дороге бросил.
А еще за несколько дней до того стали взрывать заводы, в том числе взорвали водокачку, в результате весь город остался без воды. За ней приходилось ходить к бассейну за десять километров. Я ходила с коромыслом. Вешала на него два ведра и ещё одно умудрялась нести в руке.
В тот день мы с подружкой Пашей пошли за водой. Когда возвращались, спускались по Банному спуску, он очень крутой. До середины дошли, тут навстречу раненый командир на красивой лошади: «Девочки, как мне до переправы добраться?» Объяснили ему, а лошадь храпит, видно воды хочет. Я предложила: «Может, напоить?» – «Нет, девочки, я её на переправе напою. А вы будьте осторожны, немцы уже в городе!»
Потом стали подходить к нашей улице. А у нас в парке стояла артиллерийская часть, и мы с Пашей побежали туда. Решили, если наши ещё здесь, мы вместе с ними уйдём. Прибегаем, они уже собирались, запрягали лошадей. Подходим к командиру: «Мы идём вместе с вами!» Он начал отговаривать: «Девочки, вас уже мамы, наверное, ищут!» – «Нет, мы пойдём с вами!» Тогда он решил схитрить. Сказал что-то своим солдатам, и они принесли нам в гимнастерках несколько флаконов одеколона, какой-то веер: «Девочки, смотрите! Отнесите подарки домой и возвращайтесь»! Побежали домой, а тут уже и мама навстречу с ремнём…
Прибежали к Паше, их дом стоял во дворе нашего. До этого в каждом дворе вырыли щели. Их накрывали, маскировали и прятались туда во время бомбежек. У них окно выходило во двор, смотрим, а там человек шесть наших солдат. Говорю Паше: «Если что, будем их перевязывать!» А тут уже немцы идут по нашей Первомайской улице. Солдатики кинулись за сараи, а один начал отстреливаться. Стоит и стреляет. Немцы и по тем вдогонку, и по нему. А потом у него видно патроны кончились, достал гранату и хотел её бросить, но он уже ранен был, и когда отвел руку назад, сил бросить не хватило, и граната по инерции полетела прямо нам в окно. Ударилась о подоконник, взрывом окно вырвало и такой едкий запах пошел. Упали с Пашей на пол, и она говорит: «Давай в погреб спрячемся!» Тут из него вылезает её брат, мальчик лет пятнадцати: «Девчонки, солдату поможем?» – «Так он ведь погиб»… (Его товарищам повезло больше, – вечером мама пошла в сарай за углём. Заходит, а там сидят те самые шесть солдатиков, и просят: «Не выдавайте, пожалуйста, а то нас расстреляют! А ночью мы уйдём, будем пробираться к своим». Мама пришла домой, набрала каких-то папиных рубашек, кое-как их одела. И ночью они ушли).
…Тут опять выскакивает моя мама с ремнем: «Быстро в убежище!» Втроём заскочили туда, закрыли люк над собой, но вскоре услышали крики: «Хальт! Хальт»! Люк открывается, а там немцы: «Выходи»! В убежище находилось и человек десять мужчин, в основном пожилые, деды, но первыми пошли женщины. Чтобы не сразу расстреляли, а хотя бы начали разбираться. За ними – мужчины, и только потом вышли мы. Мужчин сразу отделили, построили в шеренгу, женщин с детьми – в другую.
Расстрелы и расправы
– Всех мужчин, кого собрали, человек сорок-пятьдесят, посадили в подвал молочного магазина. И сразу всех предупредили: если убьют хоть одного немца, заложников немедленно расстреляют. В итоге продержали их дней пять, а потом отпустили. Просто повезло, потому, что расстреливали ужасно…
Когда улицу Широкую заняли, до нас дошли слухи, что там немцы расстреляли мужчин и юношей. Там у питомника был ров с речушкой, их прямо на берегу и расстреляли. В Романково жил наш знакомый, который прекрасно знал немецкий язык. Он в I-ю Мировую побывал в немецком плену, там языку и научился. И когда их вывели из убежища, все вышли, немец ему приказывает: «Принеси воды»! А он отвечает на немецком: «Хорошо, у нас в колодце очень вкусная вода!» Только повернулся и пошел к колодцу, тот ему в спину выстрелил. Вот так сразу, вплотную соприкоснувшись с кровью, мы поняли, что это не шуточки, почувствовали, что такое оккупация…
Многие из тех, кому довелось ее пережить, вспоминают, что в первые дни немцы устраивали акции устрашения, вешали коммунистов. Сама я такого не видела, знаю только, что в первую зиму в парке повесили подростка за то, что взял пару ботинок из партии теплых вещей, которые принудительно собирали с населения для нужд армии.
Еще все знали, что евреев обязали носить на рукавах повязку «JUDE». Если кого-то ловили без неё, сразу убивали. Евреи в Днепродзержинске тогда жили, в основном, на Старой почте. Там жил наш знакомый, прекрасный сапожник. И как-то папа сказал нам: «Поедем к Мише, навестим его». Мы с мамой думали, он просто хочет проведать друга, а оказалось, папа знал, что назавтра всех евреев будут вывозить. Папа ему это сообщил, они до утра быстренько собрались и скрылись. А тем, кто остался, немцы приказали:
«Мы вас перевезём в другое место. Возьмите с собой только ценные вещи!» Но вывезли их на станцию Баглей, там такой котлован на пустыре, и расстреляли… Об этом сразу стало известно, немцы этого и не скрывали. Там потом и коммунистов расстреливали, и подпольщиков. По 200-300 человек за один раз.
Зловещий маскарад
…Первая встреча с оккупантами произвела на Валентину неоднозначное впечатление, которое укрепилось в дальнейшем. Коротко его можно сформулировать так: далеко не все немцы были кровожадными фанатиками и садистами, как принято было считать. Были, конечно, и такие, но большинство были обычными людьми, вынужденными выполнять преступные приказы, подчиняться тоталитарной системе.
– Мы привыкли, что нам пропаганда рисовала фашистов как зверей, а тут пришли какие-то мальчишки, чуть ли не наши ровесники. Ведь к нам первыми пришли отборные войска, эсэсовцы, а там – сама молодежь. Насколько я знаю, – воспитанники детдомов, которым хорошенько промыли мозги. И с виду они были не озлобленные, наоборот, с добродушными лицами. Просто выполняли всё, как мясорубка. Крутишь, и она всё подряд мелет. Если вникнуть чисто по-человечески, то какой выбор был у немца, которого отправили на фронт? Если дезертировать, его свои же расстреляют, вот и приходилось воевать. Но и немцы все были разные.
В первый же день они зашли к нам. По дому особо не рыскали, из вещей ничего не брали. Как раз перед их приходом мама напекла немного оладьев: «Садись доченька, покушай, потом и папе отнесешь!» Но только напекла, заходят трое немцев: «О, матка!» На меня показывают: «Цурка?», в смысле дочка. – «Да!» На оладьи показывают: «Вкусно?» – «Да!» – «Можно попробовать?» И что мама могла ответить? – «Пробуйте!» А они взяли и всё съели. – «Вот и поужинали…» Вроде и вежливо попросили, но смертью от них веяло. Чуть что не так, и всё…
Ещё в город пришли итальянцы, у них были каски с перьями. Были и венгерские части, причем не в форме, а вроде как в национальных костюмах, в смешных лаптях и белых штанах, похожих на подштанники. Я их видела в городе, когда они по проспекту Пелина проходили. Думала: господи, словно на какой-то маскарад вырядились…
Может, поэтому мне как-то не было страшно. И вскоре произошел такой случай. У нас по улице вели колонну пленных. Была уже поздняя осень и после проливных дождей дороги превратились в сплошное месиво. Тут ещё морозы ударили как никогда рано, и земля замерзла в уродливых буграх и кочках. Немцы шли, кутаясь в шарфы и шинели, но было видно, что их это не спасало. А на наших было просто невозможно смотреть… Измученные, истерзанные, голодные, они брели из последних сил, стараясь не упасть. Многие разутые, босые. Некоторые сняли гимнастерки и обернули ими ноги, но это не спасало. За колонной на снегу оставался сплошной кровавый след…
Люди стали бросать в колонну у кого что было – калоши, ботинки, тряпки, шарфы. Бросились выносить из домов что-то из продуктов, но немцы не разрешали передавать. А я оказалась там с большим куском хлеба и не чувствуя страха, пошла прямо к колонне. Я не отдавала себе отчет, что делаю. Даже не поняла сразу, из-за чего вдруг стало так тихо. А люди просто замерли в ожидании выстрела… Успела передать хлеб первому попавшемуся пленному: он дрожащими руками схватил его, и опасаясь, что не успеет, давясь и кашляя, стал судорожно глотать… Конвоир закричал: «Хальт!», но мама подскочила и оттащила меня от колонны. Вот тут конвой решил покончить с милосердной миссией и дал автоматную очередь в воздух. Люди отхлынули, а пленные продолжили свой мученический путь…
Относительно причин тяжелых поражений наших войск в начале войны и большого количества пленных, поначалу было убеждение – все неудачи оттого, что наш бывший союзник так вероломно на нас напал. Но пленные, которым мы помогали бежать, рассказывали, что многое было сделано преднамеренно. Несколько ребят были пограничниками, так они рассказывали, что к началу войны граница была фактически разоружена. Не было ни бензина для транспорта, ни вооружений, сколько нужно. И если бы один такое говорил, а если все – одно и то же? Другой военнопленный, командир, рассказывал: «Дали мне отпуск перед самой войной – бери семью и езжай на курорт! Я говорю, мне еще дела нужно доделать. Нет, приказ – езжай!» И так очень многих отправили из командного состава – кого в отпуск, кого на учебу, и оголили границы. А потом – пока опомнились, пока собрались…
Суровые будни под имперским орлом
После шока от прихода оккупантов, первых казней и экзекуций, люди даже самых патриотических убеждений начали сознавать: новый порядок может длиться долго. Чтобы выжить и сохранить жизни своих близких, придется приспосабливаться к суровым реалиям нацистской оккупации, выполнять распоряжения властей, которые регламентировали все аспекты повседневной жизни.
– Школа работала только в самом начале оккупации. В октябре набрали 7-9-е классы. До войны я училась в первой школе, которая считалась лучшей в городе. Но в её здании немцы обустроили комендатуру, нас перевели в здание 2-й школы, возле больницы. А там батареи лопнули, и была такая ужасная холодина, что мы по полу как по льду катались.
Но по новой программе учиться и не хотелось. Да и чему могли научить учителя, которые вместо привычного «Здравствуйте, дети!», должны были нас приветствовать: «Хайль Гитлер!» А мы же дети ещё совсем были и старались показать свою ненависть к оккупантам. В ответ всякие глупости кричали: «Хам Гитлер!» или «Гав Гитлер!» Они, конечно, молчат, делают вид, что не понимают. Так что никому это не нужно было, и вскоре немцы школы закрыли.
В здании 3-й школы на проспекте Пелина немцы организовали биржу труда, и вся молодёжь была обязана там зарегистрироваться. Я тоже зарегистрировалась, но я была младше и просто числилась. А вот из тех, кто постарше, немцы отбирали здоровых ребят и девушек для отправки на работу в Германию. Начиналось это, правда, на добровольной основе. И некоторые, из числа любителей посмотреть мир, поехали добровольно.
У меня была знакомая ровесница Вера, мы с ней в одной школе учились. У неё был брат Ваня, года на три-четыре старше. Очень красивый, и сама она – просто красавица. Из интеллигентной семьи, музыке обучалась, в общем, развитая была девочка. Так они с братом добровольно уехали ещё в 42-м. Но в 43-м уже вернулись. Я ее встретила на улице вскоре после войны и спросила: «Верочка, а как вам удалось уехать?» – «Лучше и не спрашивай… Мы в таком аду побывали, что даже врагу не пожелаю…» Вроде их не преследовали, но как они смогли вернуться, не представляю. Но знаю и таких, кто добровольно поехал в Германию, некоторые попривозили оттуда чемоданы дорогих вещей, а сейчас получают пособия как пострадавшие, вроде в рабстве были.
Знаю и обратный пример. В доме с Пашей жила такая Маня. Она была старше меня года на два, а её сестра года с 23-го. Отец у них был безногий инвалид, и чтобы как-то прокормить семью, ей пришлось устроиться санитаркой в немецкий госпиталь. Вот её я не виню, потому что так сложились обстоятельства, другой возможности прокормить себя и родных у неё просто не было. А перед уходом немцев её кто-то настращал: «Если останешься, тебя посадят!» И она уехала с немцами. Но по дороге её арестовали, и посадили года на три. Свой срок она отработала в шахтах Донбасса. Потом вернулась, стала работать у нас на заводе, квартиру однокомнатную получила, но замуж так и не вышла. Считай, тоже искалеченная войной судьба…
Папа по заданию подпольной организации устроился в охрану на металлургический завод. У их группы была главная задача – чтобы немцы не смогли запустить ни один цех. Только они там что-то наладят, подпольщики сразу демонтируют. Там, наверное, ему что-то платили или паёк давали, я уже не помню. Какие-то вещи на продукты меняли. У мамы было две шубы, их за бесценок обменяли на картошку. Кроме того у папы был фотоаппарат, они с мамой ходили по деревням и фотографировали в обмен на продукты – кусок сала, банку сметаны. А попутно смотрели и собирали информацию для подпольщиков, где что расположено…
…В мае 1943 года Валентину арестовали. В немецкой тюрьме, располагавшейся на бывшей улице Пелина, она просидела больше четырех месяцев, пережив множество допросов, сопровождавшихся жестокими побоями. Незадолго до освобождения Днепродзержинска ей вместе с отцом удалось бежать и дождаться прихода советских войск. После войны Валентина Гулякевич работала в комсомоле, затем стала финансистом, много лет проработала старшим бухгалтером Приднепровского химзавода. После выхода на пенсию, в 80-е годы с семьей переехала в Крым.
